Британия. Краткая история английского народа. Том - Страница 171

171

Единственная надежда Англии заключалась в характере ее королевы. В это время Елизавете шел 25-й год. Внешне она больше чем унаследовала красоту матери: у нее была величавая фигура, длинное, но царственное и интеллигентное лицо, живые красивые глаза. Она выросла в свободной атмосфере двора Генриха VIII, смело ездила верхом, хорошо стреляла, грациозно танцевала, отлично играла, обладала обширными знаниями. Каждое утро она читала греческое Евангелие, сопровождая его трагедиями Софокла и речами Демосфена, и могла при необходимости «освежить свои заржавевшие познания по-гречески», чтобы поспорить ученостью с вице-канцлером. Но она далеко не была простым педантом. При ее дворе всегда находила себе дружеский прием возникавшая в это время новая литература. По-итальянски и по-французски она говорила так же бегло, как и на родном языке. Она была знакома с Ариосто и Тассо. Несмотря на присущие в дальнейшем жеманство и любовь к анаграммам и тому подобным пустякам, она с восхищением слушала «Царицу фей» и улыбалась Спенсеру, когда он появлялся в ее присутствии.

Рис. Королева Елизавета I (1558 г.).

Ее нравственность своими странными противоречиями напоминала о том, что в жилах ее текла смешанная кровь. В одно и то же время она была дочерью и Генриха VII, и Анны Болейн. От отца она унаследовала простое и сердечное обращение, стремление к популярности и свободным отношениям с народом, неустрашимое мужество и удивительную самоуверенность. Грубый мужской голос, непреклонная воля и гордость, яростные взрывы гнева достались ей с кровью Тюдоров. Она бранила крупных вельмож, как школьников; на дерзость Эссекса она ответила пощечиной; случалось, она прерывала серьезнейшие совещания, ругая своих министров, как рыночная торговка. Странный контраст с этими бурными чертами ее тюдоровского характера представляли унаследованные ею от Анны Болейн чувственность и любовь к наслаждениям.

Блеск и удовольствие были для Елизаветы настоящим воздухом. Она любила постоянно переезжать из замка в замок среди пышных зрелищ, роскошью и фантастичностью напоминавших сон халифа. Она любила веселье, смех, остроумие. Удачный ответ или тонкий комплимент всегда обеспечивали ее расположение. У нее было множество драгоценных камней и платьев. Она до старости сохраняла тщеславие начинающей кокетки. Ей не претила никакая лесть, не казалось грубым никакое восхваление ее красоты. «Видеть ее — райское блаженство, — говорил ей Хэттон, — ее отсутствие — адские муки». Она готова была играть кольцами, чтобы придворные могли видеть изящество ее рук, могла танцевать курант, чтобы спрятанный за занавесом французский посол мог донести своему государю о ее веселости. Ее легкомыслие, суетный смех, неженские шутки вызывали тысячи скандалов.

Действительно, ее характер, как и ее портреты, был без тени. Она не имела понятия о женской сдержанности. Инстинктивная деликатность не прикрывала ее чувственного темперамента, сказавшегося в грубых шутках ее девичества и проявлявшегося, почти хвастливо, во всей дальнейшей жизни. Красота мужчин служила лучшим путем к ее милости. Она гладила шеи красивым молодым дворянам, когда они преклоняли колена для целования ее руки, и в присутствии всего двора ласкала своего «милого Робина» — лорда Лестера.

Неудивительно, что политики, обманутые Елизаветой, почти до конца считали ее просто легкомысленной женщиной или что Филипп II удивлялся, как может «развратница» расстраивать политику Эскуриала. Но они видели далеко не всю Елизавету. Упрямство Генриха VIII, пошлость Анны Болейн служили простым прикрытием характера твердого, как сталь, чисто рассудочного, представлявшего разум, не затронутый ни страстью, ни воображением. Несмотря на свою видимую любовь к роскоши и удовольствиям, Елизавета вела простую скромную жизнь и много работала. Ее тщеславие и каприз не имели никакого значения в государственных делах. Кокетливая в приемной зале, она становилась самым холодным и строгим политиком за столом Совета. Только что осыпанная лестью своих придворных, она не допускала лести в кабинете; со своими советниками она говорила прямо и откровенно и требовала от них такой же откровенности. Если в ее политике и заметно влияние пола, то оно сказывалось в упорном преследовании цели, часто скрывавшемся под колебаниями женского чувства. Это и составляло, пожалуй, ее главное преимущество над современными ей политиками. Никогда за столом Совета не собиралась столь благородная группа министров, как при Елизавете, но она не была их орудием. Она выслушивала, взвешивала, принимала или отвергала совет каждого по очереди, но в целом ее политика принадлежала собственно ей.

Это была политика не гения, а здравого смысла. Ее цели были просты и ясны: сохранить свой престол, избавить Англию от войны, восстановить порядок гражданский и церковный. В основе того бесстрастного равнодушия, с каким она отказывалась от постоянно открывавшихся перед ней широких горизонтов, быть может, до некоторой степени лежали женские осторожность и робость. Она упорно отказывалась от Нидерландов. Она со смехом отвергла предложение протестантов объявить ее «главой веры» и «владычицей морей». Но удивительные результаты ее правления проистекали в основном из этого мудрого ограничения целей. Лучше всех своих советников она знала настоящие размеры своих средств; она инстинктивно понимала, до каких границ она может идти и что она может сделать. Ее холодный критический ум никогда не увлекался ни энтузиазмом, ни страхом преувеличения или преуменьшения ее сил или опасностей. У Елизаветы было мало или совсем не было политической мудрости в более широком или высоком смысле слова; но она обладала безошибочным политическим чутьем. Она редко определяла свой путь с одного взгляда, а перебирала, колеблясь и пробуя, тысячу ходов, как музыкант перебирает пальцами клавиатуру, пока вдруг не попадала на необходимый. Ее чисто практическая натура жила настоящим. Она относилась к плану тем недоверчивее, чем идеальнее он был и рассчитан на будущее. Политика представлялась ей искусством следить за ходом событий и в подходящую минуту извлекать из них пользу.

171