Напрасно духовенство старалось задушить новое движение своим старым средством —преследованием. Завистливое отношение вельмож и дворян ко всяким притязаниям церкви на светскую власть ослабляло ее попытки сделать преследование более действенным. В эпоху восстания крестьян Кертнэ добился издания статута, предписывавшего шерифам задерживать всех лиц, изобличенных епископами в проповедовании ереси. Но в следующую сессию статут был отменен, и общины еще увеличили горечь удара заявлением, что они «вовсе не считают для себя выгодным в большей степени подчиняться суду прелатов, как это было с их предками в прежние времена». Однако ересь еще считалась преступлением по общему праву, и если мы не встречаем случаев наказания еретиков сожжением, то только потому, что угроза такой казни обычно сопровождалась отречением лолларда. Ограничение власти каждого епископа пределами его епархии делало арест странствующих проповедников нового учения почти невозможным, а гражданское наказание, даже если оно и одобрялось общественным мнением, по-видимому, давно вышло из употребления. Опыт показывал прелатам, что немногие из шерифов согласятся на арест по одному требованию церковного чиновника, и что ни один королевский суд не издаст по требованию епископа приказа «о сожжении еретика».
Как ни безуспешны были усилия церкви в преследовании, они привели к тому, что возбудили среди лоллардов крайний фанатизм. Сильнейшие их выпады задевали богатство и суетность крупных церковников. В петиции, представленной парламенту в 1395 году, они с указаниями на богатство духовенства соединяли отрицание пресуществления, священства, богомолья и почитания икон, а также требование, характеризующее странное смешение мнений, сталкивавшихся в новом движении, — чтобы война была объявлена делом нехристианским и чтобы промыслы, противоречащие апостольской бедности, вроде мастеров золотых дел или оружейных, были изгнаны из королевства. Они утверждали, — и замечательно, что один из парламентов следующего царствования принял это утверждение, — что, если бы излишки доходов церкви были употреблены на общеполезные цели, то король мог бы содержать на них пятнадцать графов, 1500 рыцарей и 6 тысяч оруженосцев, кроме сотни богаделен для призрения бедных.
Бедствия землевладельцев, общее расстройство деревенского быта, где шайки грабителей явно издевались над законом, паника, охватывавшая церковь и общество в целом, по мере того как планы лоллардов получали все более смелый и боевой характер, — все это еще более обостряло народное недовольство вялым и безуспешным ходом войны. Соединение флотов Франции и Испании сделало их хозяевами морей; остававшиеся еще за англичанами части Гиени были во власти союзников, а союз с Шотландией открывал французам северную границу самой Англии.
Высадка французского войска в Форте вызвала отчаянные усилия всей Англии, и ее многочисленная и хорошо снаряженная армия дошла до самого Эдинбурга, тщетно пытаясь принудить неприятеля к битве. Более тяжелым ударом было покорение французами Гента и утрата последнего рынка английской торговли; между тем, средства, которые следовало бы употребить на его спасение и на защиту берегов Англии от грозившего ей вторжения, были растрачены Джоном Гентским на испанской границе в погоне за призрачной короной, которой он требовал от имени своей жены, дочери короля Педро Жестокого. Этот замысел свидетельствовал о том, что герцог отказался от мысли руководить делами Англии. После подавления восстания во главе Королевского совета стали Роберт де Вер и Михаил де ла Поль, граф Суффолк, постоянной целью которых было лишение герцога Ланкастерского власти.
Но удаление Джона Гентского только позволило выдвинуться вперед его брату, герцогу Глостеру и его сыну и графу Дерби, а между тем вялое ведение войны, расточительность двора и больше всего очевидное стремление короля освободиться от контроля парламента вызвали отчуждение Нижней палаты. Парламент обвинил Суффолка в подкупе и назначил на год комиссию регентства, которой руководил Глостер. Попытка молодого короля отменить эти меры после закрытия сессии была расстроена появлением Глостера и его вооруженных друзей; в «Беспощадном парламенте» 1388 года. Суффолк и его сторонники были приговорены за государственную измену к изгнанию или смерти; пятеро судей, объявивших комиссию незаконной, подверглись изгнанию, а четверо чинов королевского двора были отправлены на плаху. Но едва прошел год, как Ричард нашел в себе достаточно сил, чтобы одним словом низвергнуть правительство, против которого он так безуспешно боролся раньше. Войдя в Совет, он вдруг попросил дядю сказать, сколько ему, королю, лет. «Вашему величеству, — отвечал Глостер, — идет двадцать четвертый год». «В таком случае, я достаточно стар, чтобы руководить своими делами, — холодно сказал Ричард II. — Я был под опекой дольше любого сироты в моем королевстве. Благодарю вас, лорды, за вашу прежнюю службу, но больше я в вас не нуждаюсь».
Рис. Ричард II.
В течение восьми лет (1389—1397) король с чрезвычайным благоразумием и большой удачей пользовался властью, перешедшей, таким образом, спокойно в его руки. С одной стороны, его мирная политика нашла себе выражение в переговорах с Францией, которые привели к перемирию, возобновлявшемуся год за годом, пока в 1397 году оно не было продолжено на четыре года, а последующее соглашение насчет брака его с Изабеллой, дочерью Карла VI, удлинило этот период спокойствия до 24 лет. С другой стороны, он выразил намерение управлять в согласии с парламентом, подчинился его контролю и советовался с ним обо всех важных делах. Короткий поход умиротворил Ирландию, а начавшиеся в отсутствие короля волнения лоллардов прекратились с его возвращением.