Британия. Краткая история английского народа. Том - Страница 116

116

Представлявшиеся современникам чрезмерными требования нового класса рабочих грозили разорением землевладельцам и даже более состоятельным ремесленникам городов. Страну раздирали смуты и беспорядки. Взрыв своеволия и распущенности, всюду следовавший за чумой, отразился по преимуществу на «безземельных людях», бродивших в поисках работы и впервые ставших господами рабочего рынка, а бродячий работник или ремесленник легко обращались в «бездельника-нищего» или лесного разбойника. Общие меры для устранения этих зол были тотчас указаны короной в постановлении, впоследствии внесенном в статут о рабочих. «Всякий мужчина или женщина, — гласило это знаменитое постановление 1349 года, за два года до начала чумы, — какого бы то ни было состояния, здоровый и моложе шестидесяти лет не имеющий собственности, за счет которой он мог бы жить, не служащий другому, обязан служить нанимателю, который того потребует, и должен получать только ту плату, которая обычно платилась в соседстве с тем местом, где он обязан служить». Отказ в повиновении наказывался заключением в тюрьму.

Но скоро потребовались более строгие меры. Статутом 1351 года парламент не только определил заработную плату, но и еще раз прикрепил рабочий класс к земле. Рабочему было запрещено покидать тот приход, где он жил, в поисках лучше оплачиваемой работы; в случае неповиновения он становился «бродягой», и мировые судьи подвергали его заключению в тюрьму. Проводить такой закон целиком было невозможно, так как хлеб настолько поднялся в цене, что при старой оплате дневная работа не давала бы количества пшеницы, достаточного для пропитания одного человека.

Но землевладельцы не отступили перед таким затруднением. Повторения подтверждения закона показывают, как трудно было применять его и как упорна была борьба, вызванная им. Пени и штрафы, взимавшиеся за нарушение его постановлений, составляли обильный источник королевского дохода, но назначенные первоначально наказания оказались столь недейственными, что наконец было предписано клеймить раскаленным железом лоб беглого рабочего, а укрывательство крепостных в городах было строго воспрещено. Это понятное движение не ограничивалось существовавшим классом свободных рабочих: возрастание их численности, благодаря замене рабочих услуг денежными взносами, внезапно остановилось, и изворотливые юристы, служившие обычно в вотчинах управляющими, изыскивали способы вернуть землевладельцам обычные работы, потеря которых теперь так сильно чувствовалась. Отпущения и льготы, прежде дававшиеся без спора, теперь отменялись на основании формальной ошибки, и от вилланов снова требовали рабочих услуг, от которых они считали себя освобожденными выкупом. Покушение было тем возмутительнее, что дело должно было разбираться в том же вотчинном суде и решаться тем самым управляющим, в интересах которого было вынести приговор в пользу лорда.

Рост грозного духа сопротивления мы видим в статутах, тщетно старавшихся подавить его. В городах, где система принудительного труда применялась еще строже, чем в деревнях, между мелкими ремесленниками участились стачки и соглашения. В деревнях свободные рабочие находили себе союзников в вилланах, у которых оспаривалась свобода от барщинной службы. Часто это были люди с положением и состоянием, и всюду в восточных графствах скопища «беглых крепостных» поддерживались организованным сопротивлением и крупными денежными взносами со стороны богатых землевладельцев. На их сопротивление проливает свет один из статутов позднейшего времени. Он говорит, что «вилланы и владельцы земель на тех же условиях отказывали своим господам в оброках и услугах и подчинялись другим лицам, которые их поддерживали и подстрекали. Эти лица, ссылаясь на копии с податных списков тех вотчин и деревень, где они проживали, доказывали свою свободу от всякого рода повинностей как личных, так и поземельных, и не допускали ареста или других судебных действий против них. Вилланы помогали своим защитникам, угрожая служителям лордов смертью и увечьем, а также устраивая явные сборища и уговариваясь поддерживать друг друга». Может показаться, что не только вилланы противились стремлениям вотчинников восстановить барщину, но что при общем ниспровержении общественных учреждений и копигольдер стремился стать фригольдером, а арендатор добивался признания своей собственностью той земли, которую он арендовал.

Страшный выход из общего бедствия выразился в восстании против всей системы общественного неравенства, которую до того считали безусловно Божественным установлением. Крик бедняка слышался в словах «сумасшедшего кентского священника», как его называл любезный Фруассар. В течение двадцати лет он, несмотря на интердикт и тюремное заключение, находил для своих проповедей слушателей — упрямых крестьян, собиравшихся на кладбищах Кента. Хотя землевладельцы и называли Джона Болла сумасшедшим, но в его проповеди Англия впервые услышала провозглашение естественного равенства и прав человека.

«Добрые люди, — восклицал проповедник, — дела в Англии никогда не будут идти хорошо, пока имущество не будет общим и пока будут вилланы и дворяне. По какому праву те, кого мы называем лордами, важнее нас? Чем они это заслужили, почему они держат нас в рабстве? Если мы все происходим от одного отца и матери, Адама и Евы, то как они могут говорить или доказывать, что они лучше нас? Разве тем, что они заставляют нас нашим трудом добывать для них то, что они расточают в своем высокомерии? Они одеты в бархат и согреваются в своих шубах и горностаях, а мы покрыты лохмотьями. У них есть вино, пряности и отличный хлеб, у нас — овсяная лепешка, солома и вода для питья. У них — досуг и прекрасные дома; у нас — горе и труд, дождь и ветер в полях. И однако эти люди пользуются своим положением, благодаря нам и нашему труду». В то время, как и всегда, деспотизм собственников вызывал ненависть социалистов. В народной песне, формулировавшей уравнительную теорию Джона Болла, сказывалось настроение, угрожавшее всей средневековой системе: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был тогда дворянином?»

116