Кромвель вполне разделял стремления гуманизма: он желал скорее церковного преобразования, чем переворота, скорее упрощения, чем перемены учения, скорее очищения обрядов, чем введения новых. Но наносить церкви удар за ударом было невозможно, не опираясь инстинктивно на партию, сочувствовавшую немецкой Реформации и стремившуюся к более радикальным преобразованиям на родине. Как ни мало было этих «лютеран» или «протестантов», но их новые надежды придавали им страшную силу, а в школе преследования они научились горячности, находившей удовольствие в поругании той веры, которая так долго преследовала их.
В самом начале преобразований Кромвеля четверо юношей в Суффолке ворвались в церковь, сорвали чудотворный крест и сожгли его в поле. Упразднение мелких монастырей послужило знаком к новому взрыву поругания старой веры. Грубость, наглость и насилие комиссаров, посланных для его проведения, приводили в отчаяние всех монахов. Их слуги ездили по дорогам в стихарях вместо камзолов и подрясниках вместо чепраков, и наводили страх на уцелевшие, более крупные монастыри. Некоторые обители продавали свои бриллианты и мощи святых, чтобы собрать средства на черный день, а иные добровольно просили о своем упразднении.
Еще хуже стало, когда новые распоряжения генерального викария предписали удаление предметов, пользовавшихся суеверным почитанием. Уже само по себе удаление образов или мощей оскорбляло людей, веривших в их святость; но эту горечь еще усиливало их поругание. Чудесное распятие в Боксли, опускавшее голову и двигавшее глазами, выставлялось напоказ на ярмарках и, как игрушка, показывалось при дворе. С изображений Богородицы снимали драгоценные облачения, а сами образа отсылали на публичное сожжение в Лондон. Латимер отправил в столицу изображение Богородицы, с грубовато-насмешливыми словами удаленное им из кафедрального собора в Уорчестере: «Со своей старшей сестрой в Уолсингеме, младшей — в Ипсиче и двумя другими сестрами, в Донкастере и Пенрайсе, она составила бы в Смитфилде прекрасную выставку».
Затем был отдан приказ выбросить все мощи из рак и сравнять последние с землей. Кости святого Фомы Бекета были выброшены из красивого ковчега, служившего украшением митрополитовой церкви, а имя его как изменника было вычеркнуто из служебников. Введение английской Библии в церкви дало новый толчок рвению протестантов. Вопреки наставлениям короля — читать ее пристойно и без объяснений, молодые ревнители гордились чтением ее во время обедни кружку возбужденных слушателей и прибавлением к чтению своих неистовых толкований. Протестантские девушки брали с собой в церковь новый английский молитвенник и хвастливо читали его во время заутрени. Насмешки перешли в открытое насилие, когда толпы протестантов стали проникать в епископские суды и разгонять их. И закон, и общественное мнение были одинаково оскорблены, когда священники, державшиеся новых учений, стали открыто вводить в свои дома жен.
Возмещением молчания церковной кафедры служил дикий взрыв народных споров. Новое Писание, как горько жаловался Генрих VIII, «обсуждалось, перелагалось в стихи, распевалось и вызывало споры во всех винных и пивных лавках». Статьи, предписывавшие английской церкви учение веры, вызвали яростный спор. Невероятной грубостью и неуважением особенно отличались нападки на таинство мессы (обедни) — средоточие католического учения и богослужения, все еще остававшееся священным для массы англичан. Учение о пресуществлении, все еще признававшееся законом, предавалось осмеянию в балладах и мистериях. В одной церкви протестантский адвокат поднял на руках собаку, в то время как священник возносил жертву. Священнейшие слова старого богослужения (Hoc est corpus) были перефразированы в обозначение плутовства (фокус-покус).
Эти нападки на мессу больше других оскорблений вызвали глубокое недовольство Генриха VIII и народа; первые признаки реакции проявились в акте о «шести статьях», с общего согласия принятом в 1539 году парламентом. Насчет учения о пресуществлении, подтвержденного первой «статьей», между гуманистами и старокатоликами не было разногласий. Но пять других статей, подтверждавших причащение под одним видом, безбрачие духовенства, монашеские обеты, частные обедни и тайную исповедь, казалось, преграждали путь к продолжению даже умеренной реформы. Более грозной особенностью реакции было возобновление преследований. За отрицание пресуществления было назначено сожжение; оно же стало наказанием за нарушение прочих пяти статей во второй раз. Отказ от исповеди или от посещения обедни был объявлен уголовным преступлением.
Напрасно Кранмер, вместе с пятью епископами, отчасти сочувствовавшими протестантам, восставал против закона в Палате Лордов. Общины были единодушны, и сам Генрих VIII выступил защитником закона. Только в Лондоне на его основании было привлечено к суду 500 протестантов. Латимер и Шекстон были посажены в тюрьму, и первый был вынужден отречься от сана. Самого Кранмера спасло только личное расположение Генриха VIII. Но едва прошел первый порыв торжества, как снова дала себя почувствовать сильная рука Кромвеля. Хотя его взгляды оставались гуманистическими и мало отличались от всеобщего мнения, выраженного в законе, но он инстинктивно склонялся к единственной партии, не желавшей его падения. Он хотел ограничить увлечение протестантов, но не имел в виду губить их.
Епископы были освобождены, а обвинения лондонцев — кассированы. Чиновникам запретили настаивать на исполнении закона, а всеобщая амнистия освободила тюрьмы от еретиков, арестованных на основании его постановлений. Через несколько месяцев после издания шести статей один из протестантов писал в своем письме, что преследование совсем прекратилось, что «слово Божье энергично проповедуется и что всякого рода книги можно спокойно выставлять на продажу».